Фамилия Грецкий достаточно распространена на Брестчине. А один из её носителей по имени Уэйн прославился на весь мир. Он стал зведой мирового хоккея – лучшим бомбардиром НХЛ, рекорд которого держался многие годы.
Грецкий стал Гретцки
Дед известного хоккеиста Терентий Лаврентьевич Грецкий родился 10 апреля 1892 года (по старому стилю) в деревне Огдемер Дрогичинского района. Запись об этом обнаружили в метрической книге Гутовской церкви Кобринского уезда Гродненской губернии за 1892 год. В начале XX века Терентий вместе с женой Анной и сыном Зиновием переселился в Канаду через Чикаго.
Там он обзавелся землей и занялся привычным крестьянским трудом. Но его имя для нового заокеанского окружения оказалось труднопроизносимым, поэтому вскоре он сменил его на типично американское – Тони. Фамилия тоже после двойного перевода звучит слегка по-американски – Гретцки.
Вскоре Тони развелся с Анной, которая вернулась домой, а Гретцки познакомился с украинкой Марией из Тернопольской области. У них родился сын Уолтер, который и стал отцом будущей легенды НХЛ.
Уолтер впоследствии вспоминал, что родители дома говорили на украинском, и этот язык стал для него первым. Думается, что это мог быть был полесский диалект, на котором до сих пор говорят жители юга Брестской области, в том числе и Дрогичинского района, откуда родом Грецкие.
Каждый раз, когда Уолтера спрашивали, русские ли они, он отвечал: «Нет, белорусы». Об этом он даже упомянул в своей книге «On Family, Hockey and Healing»: «White Russians», что в переводе означает «Белые русские», т.е. белорусы.
С детства Уолтер увлекся хоккеем и даже занимался в секции. Но посвятить жизнь этому виду спорта помешали его небольшие габариты. В 1960 году он женится, а 26 января 1961 года у молодой семьи рождается Уэйн.
И как мы понимаем, хоккей в его жизни был предопределен с рождения. Уолтер поставил сына на коньки в три года и даже у себя во дворе залил каток. Дед тоже поощрял занятия спортом. Все это в итоге и привело к выдающейся карьере Уэйна.
Он выступал за такие известные команды как «Эдмонтон», «Лос-Анджелес Кингз», «Сент-Луис» и «Рейнджерс» в НХЛ. Уэйн Гретцки играл в НХЛ между 1978 и 1999 гг. и за это время установил 61 рекорд хоккейной лиги.
Его величайшим достижением стало наибольшее число заброшенных шайб – 894 в 1487 играх. Только недавно хоккеист Овечкин смог повторить этот успех Гретцки.
В 2010 году Уэйн Гретцки побывал в Минске, в качестве почетного гостя, посетив на матч звезд КХЛ. Ему организовали встречу с внучкой Терентия – Галиной Солдатенковой, жительницей г. Свислочь. Тогда Гретцки вспомнил:
«Дедушка Терентий говорил на белорусском. А бабушка – на польском. Между собой они общались на украинском. У всех их детей украинский был первым языком. В 1972 году, когда встречались сборные СССР и Канады, моя мама давала интервью телеканалу и резко перешла на смесь русского с украинским. Всех удивила! Кстати, родители жили в деревне на ферме, а их сосед тоже был из Беларуси».
Молли Антополь – влюбленная в Антополь
Молли Антополь (род. 26 февраля 1978 г.) – американская профессор и писательница, заявившая о себе в художественной и документальной литературе. Доцент кафедры английского языка и творческого письма в Стэнфордском университете.
Её основные исследовательские интересы включают Холодную войну и Ближний Восток. Предки Молли происходят из г.п. Антополь Дрогичинского района – места, в котором она никогда не была, но знает о нем больше многих.
Молли вспоминает: «В декабре 2000 года после окончания колледжа я жила в Израиле, и однажды оказалась на праздничной вечеринке в Хайфе. Я не знала никого, кроме девушки, которая меня привела, и, после нескольких минут, проведенных в одиночестве у стола с десертами, я нырнула на кухню и спросила пожилую женщину у раковины, не могу ли я чем-нибудь помочь, просто чтобы чем-то себя занять.
Она протянула мне кухонное полотенце. Она была невысокой и жилистой, с крашеными рыжими волосами и бледной кожей. Меньше чем за минуту разговора на иврите она поняла, что я не израильтянка, и спросила, откуда я родом. Я ответила, что из Америки.
«Нет», – сказала она, пристально глядя на меня. «Откуда вы?». Я призналась, что моя семья родом из деревушки Антополь, расположенной в Беларуси, в нескольких часах езды от Минска.
«Но никто о ней не слышал, – добавила я. – Вы даже не сможете найти её на карте». Она поставила миску, которую мыла, и уставилась на меня, как будто впервые по-настоящему заметила. Затем она произнесла: «Я из Антополя».
Молли – так звали прабабушку писательницы – была из Антополя. Старший ребенок в семье, она оставила своих братьев и сестер дома, пообещав забрать их в США, когда накопит достаточно денег (чего в итоге так и не сделала). Прабабушка жила в пансионе в Нью-Йорке с другими девушками-иммигрантками, и все они тяжело работали.
«Я ничего не знала о том, откуда на самом деле была родом Молли, – рассказывает американская исследовательница. – Эта часть Европы, эта часть истории, были темой, к которой никто не приближался, как будто эти рассказы были слишком мрачными для того, чтобы даже мои самые веселые родственники могли превратить их в какие-то позитивные байки. Я знала, что спрашивать не стоит. И, возможно, у них не было ответов.
Я потратила годы, пытаясь воссоздать в памяти образ того времени и места, но все, что я себе представляла – деревню, людей, суровый ледяной пейзаж – казалось таким ненастоящим и кинематографичным, что я почти вживую слышала аккордеоны, играющие где-то на заднем плане.
Я видела зернистый черно-белый ролик с казаками на лошадях, проносящимися по деревенской площади. Я представила себе морскую болезнь Молли, когда она добиралась в Штаты: сверкающий вдали Манхэттен, такой миниатюрный и величественный, и группу усталых темноволосых белорусских красавиц, стоящих в очереди в иммиграционном порту.
Но там, на кухне в Хайфе, я услышала об Антополе. (…) Но когда я заметила, что надеюсь однажды съездить в Антополь, она глубоко вздохнула.
«Там не на что смотреть, – сказала она. – После войны лишь трое евреев вернулись в Антополь. И один за другим все трое уехали», – продолжила она. Затем она наклонилась ко мне и попросила найти ее сына в Тель-Авиве. «У него есть книга об Антополе. Мемориал».
И вот на следующее утро я снова оказалась в дождливом Тель-Авиве, в автобусе, направлявшемся к его дому. Книга была огромной – размером с три или четыре ежегодника, вместе взятых – с отрывками, написанными на идише, иврите и английском.
Обложка была простой, кремового цвета, с названием деревни, выведенным черными печатными буквами, но аккуратный переплет и толщина страниц свидетельствовали о том, что для ее создания были приложены огромные усилия.
Сын этой женщины объяснил мне, что книга должна была служить как устной историей Антополя, так и памятником для всех тех жителей деревни, которые погибли во время Второй мировой войны, но так и не заслужили его.
Главы включали академический взгляд на экономику, географию деревни и ее многолетнее пребывания под властью русских, поляков и немцев. И, например, за рассказом об особенно страшном и кровавом налете солдат армии Балаховича следовал раздел, столь же длинный и подробный, посвященный зданию, нуждающемуся в ремонте крыши.
Среди моих любимых была глава «Персоны», в которой люди, живущие сейчас в Израиле или Северной Америке, присылали свои воспоминания о годах, проведенных в Антополе, или новости о своей текущей жизни.
Многие записи казались написанными по одному шаблону, как информационный бюллетень для выпускников: такой-то живет в Торонто со своей красавицей женой, и четверо его замечательных детей, все юристы, подарили ему девять замечательных внуков; такой-то был успешным пластическим хирургом в Уайт-Плейнс, прежде чем уйти на пенсию в Майами.
Один мужчина все еще был расстроен тем, что семьдесят лет назад в Антополе кто-то украл его корову. Это было невероятно – слышать так много голосов одновременно: некоторые люди все еще застряли в прошлом, некоторые не желают вспоминать об этом.
Читая эту книгу, я чувствовала себя так, словно всю свою жизнь прожила на самой тихой и безлюдной улице, а потом однажды выглянуло солнце, и все распахнули свои двери, уселись на крыльцо и стали изливать душу.
Но, пожалуй, больше всего меня заинтересовали рассказы о партизанах из деревни, подростках, которые сбежали из гетто во время Второй мировой войны и присоединились к подпольному движению сопротивления в лесах, окружающих Антополь.
Выросшая в Штатах, я очень мало знала о партизанах. Но в Израиле, среди рассказов о лагерях и гетто, существовал еще один важный нарратив: героическая история евреев, дающих отпор.
… В течение стольких лет я думала о своих родственниках, которые остались в Антополе, и о друзьях и соседях, которых Молли тоже оставила, когда поднялась на борт корабля в 1910 году. Чем больше я читала, тем больше пыталась представить их жизнь до и во время войны, а также их смерть – и что было с теми тремя людьми, о которых я слышала от женщины из Хайфы, теми, кто вернулся домой в 1945 году только для того, чтобы понять, что у них нет дома?
С книгой «Антополь» это далекое, непознаваемое место наконец-то ожило для меня: что-то запечатанное приоткрылось, и я наконец-то смогла заглянуть внутрь. В тот год я начала писать рассказы, многие из которых были вдохновлены историей моей семьи: забастовки швейников в двадцатые годы, красная паника пятидесятых, либерализм семидесятых.
На улице Алленби в Тель-Авиве был букинистический магазин, спрятанный за мастерской по ремонту электроники и сефардской закусочной, и в нем имелся, казалось, бесконечный раздел, посвященный еврейской истории.
Каждые несколько дней я заходила после работы и покупала новые книги, выискивая все мемуары и биографии, которые только могла найти о районе Антополя, пока, наконец, в один прекрасный день владелец, крупный лысеющий мужчина в одежде, настолько помятой, что он напоминал мне переполненный ящик, не выглянул из-за кассового аппарата и не сказал, что никогда в жизни не встречал человека с более депрессивным вкусом в отношении книг.
* * *
Я прочитала дюжину мемуаров и биографий о партизанской жизни под Антополем, и все равно у меня остались вопросы. Один человек рассказывал, что питался исключительно ежевикой и грибами в лагере, который они разбили в лесу.
Другой человек, живший в том же лесу в ту же холодную осень и суровую зиму, описал еженедельные набеги на деревни: похищение хлеба из крестьянских кухонь, домашнего скота из их сараев, картофеля, репы и лука с их огородов, все это готовилось на костре в их импровизированной кухне под открытым небом.
Один писатель упомянул о мешке с оружием, который он и его партизанская бригада украли у крестьян. Другой писатель, также живший в том же лесу в то же время, описал короткоствольный револьвер, который члены бригады осторожно передавали по кругу, и стреляные гильзы, которые они извлекали из лесной подстилки, чтобы использовать снова и снова.
Еще один человек описал вылазки с целью подрывов складов снабжения СС и военных железнодорожных путей, причем, партизаны были вооружены лишь тонкими ветками, которые при лунном свете могли сойти за винтовки.
Я никогда не соглашалась с тем, что работа писателя – создавать точную копию прошлого, диораму, в которую читатель может сразу же окунуться. Но я несу ответственность за то, чтобы узнать все о мире, о котором я пишу, стать экспертом в политике и истории, которые сформировали личности моих персонажей.
Но некоторые детали не сходятся, и, несмотря на интенсивные исследования, я по-прежнему не уверена в том, где же на самом деле находится истина. Я до сих пор не знаю, как мне удастся собрать факты о деревне, где не осталось никого, кто мог бы ответить на мои вопросы.
«Память никогда не бывает точной копией оригинала… это непрерывный акт созидания», – написала однажды Розалинд Картрайт, и всякий раз, когда я вспоминаю эти слова, я представляю себе всех тех партизан из Беларуси, которые ради книги решили пережить самые мрачные моменты своей жизни.
Я не верю, что кому-то из них приходило в голову, что однажды, спустя семьдесят с лишним лет после окончания войны и их выхода из леса, американская писательница будет сравнивать детали одной книги с другой, невротически переживая, действительно ли ежевика буйно росла в полесском лесу осенью 1942 года. Скорее, я представляю, что, написав эти книги (или позволив биографам писать о них), они пытались извлечь смысл из ужасающей истории, пытаясь придать ей форму и контролировать её с помощью языка.
Важно сосредоточиться на ежевике. Но там, где эти факты не сходятся, я пытаюсь добраться до глубоких, эмоциональных истин моих персонажей. Ели ли они ежевику или репу, носили ли пистолеты, ружья или палки, они жили, охотились, в замерзшем лесу, оборвав все связи с прежней жизнью. Каково это было? Как это изменило людей – и там, в лесу, и, если повезет, после выхода оттуда – грязными, худыми и измученными?
Я слышала утверждение писателей о том, что они получают рассказ как подарок – он приходит к ним в голову полностью оформленным, и все, что им нужно сделать, это просто записать. Со мной такого никогда не случалось. И я рада этому.
Мне нравится, что это бросает мне вызов – когда я пишу, мне кажется, что я вкладываю в историю все, что у меня есть, до тех пор, пока не останется ничего, и я не начну думать о новом мире и обстоятельствах, которые нужно изучить. И все же бывают моменты, когда, установив факты и сдавливая их, как фрукты, потому что они переполнены истиной, я испытываю такое же любопытство, как и в начале работы».
Молли Антополь всегда была талантливой рассказчицей. Она потратила годы на написание бесчисленного количества коротких рассказов, просто ради того, чтобы научиться писать.
«По сути, я сказала себе, что все, что мне нужно делать – это писать с закрытыми глазами – писать, и писать, и писать, и выбросить все, и писать, и писать еще – пока я действительно не буду готова показать свою работу миру», – так объясняет свой подход к творчеству Молли.
Ее дебютный сборник из восьми коротких рассказов «Неамериканцы: истории» был издан в 2014 году. В книге рассказывается о людях, перемещенных по собственному желанию или обстоятельствам; людях, которые борются с силами, находящимися вне их контроля.
«Все истории глубоко автобиографичны, поскольку отражают то, чем я была одержима и о чем размышляла в тот период времени. Все персонажи – это я», – говорит автор. Добавим, что Молли потратила почти два года на работу над каждым рассказом.
«Неамериканцы» были номинированы на Национальную книжную премию и получили множество наград, в том числе премию Национального книжного фонда «От 5 до 35 лет», премию Нью-Йоркской публичной библиотеки в области художественной литературы «Молодые львы», Берлинскую премию, Франко-американскую премию, премию Рибалоу и Серебряную медаль Калифорнийской книжной премии.
Сама писательница удостоилась известных стипендий, включая стипендию Института Рэдклиффа в Гарвардском университете в 2016 году. Она также выиграла Берлинскую премию от Американской академии в Берлине в 2017 году. В 2019 году Молли Антополь была приглашенным научным сотрудником Американской библиотеки в Париже.
